Наткнулась на чужом форуме и нагло выдрала сюда не спрашивая, надеюсь не заругают....
Читая Пушкина.
Про Пушкина слыхали все. За почти 200 лет его тексты разжёваны пушкиноведами вдоль и поперёк. Можно ли сказать о его текстах что-то новое?
Думаю, можно.
Хочу немножко порассуждать о его рассказе «Станционный смотритель» из цикла «Повести Белкина».
Кто не помнит, фабула рассказа проста.
У некоего станционного смотрителя, то есть начальника ямской станции на тракте, есть любимая юная дочь-красавица. Проезжий петербургский офицер сманивает её и увозит с собой. Через какое-то время расстроенный папаша едет в Петербург с целью забрать обесчещенную офицером дочь под отчий кров.
Офицер встречает его неприветливо и норовит грубо выставить за дверь. Разговор их короток. Офицер заявляет, что намерен жениться на дочери безутешного папаши, после чего суёт тому денег и выталкивает за дверь.
Папаша на этом не успокаивается и начинает следить за офицером, чтобы узнать, где тот держит его дочь. Поиски оканчиваются успешно.
Папаша заходит в квартиру, которую снимает для его дочери похититель, и застаёт там милующуюся парочку с поличным. Дочурка визжит и падает в обморок, офицер банально бьёт папочке морду и спускает его с лестницы.
Расстроенный папаша удаляется.
Знакомые советуют папику жаловаться государю, но папик забивает на всё болт и уезжает несолоно хлебавши.
Через несколько лет он умирает. После его смерти к нему на могилку приезжает богатая барыня (непутёвая дочь) и плачет на кладбище.
Занавес.
– Ну и что? – спросит современный читатель.
А то, что поведение героев совершенно ненормально с точки зрения «понятий» того времени. В литературной критике «пушкиноведов» это почему-то игнорируется. Лопочут о некоей «притче», о некоей вариации на тему «блудного сына», разыскивают некий «сакральный» смысл, рассуждают о «трудной жизни» «маленького человека» и т.п.
А мне кажется, всё было совершенно не так.
Поедем с начала.
Похищение? В общем-то, банальщина. Не счесть глупых девиц, которых весёлые кавалеры умыкнули из родительского дома. Для некоторых это кончилось счастливо, для большинства – борделем и панелью. Эту часть мы проскакиваем без комментариев.
Далее папаша едет в Петербург и встречает там похитителя.
И начинаются «непонятки».
Если бы похититель НЕ ХОТЕЛ жениться на похищенной дочери, его поведение, описанное в повести, было бы совершенно нормальным. Именно так бы офицер и поступал – совал деньги и бил морду.
Точно так же, дочь, вступившая на «путь порока» и ставшая куртизанкой-содержанкой, совершенно спокойно смотрела бы, как её неумытого провинциального папашу спускают с лестницы.
Но офицер ХОЧЕТ жениться. А дочь – не «порочная девка», а НЕВЕСТА человека благородного сословия.
А ведут они себя…
Как ДОЛЖНЫ были вести себя офицер и дочь по нормам морали того времени? Даже не должны.
ОБЯЗАНЫ.
Упасть на колени, молить о прощении и просить родительского благословения. То, что папик – мещанин, а офицер – дворянин, в данном случае не имеет никакого значения. В описанное время браки дворян с девицами из мещанского и купеческого сословий и однодворками уже никого не шокировали и стали довольно обычными. И требовали обязательного и безусловного соблюдения всех «понятий».
Выгнать папашу невесты и набить ему морду по тем временам было ОГРОМНЫМ скандалом. Это сейчас к такому могут отнестись легко, посмеяться и похихикать. А тогда…
Скажем так, у новоиспечённой дворянки были бы большие проблемы среди её нового дворянского окружения. ТАКИЕ скандалы женская часть «общества» не прощала. Подвергали остракизму и фактическому бойкоту за меньшее.
Поэтому, как бы дочь ни относилась к отцу (в рассказе утверждается, что она его «типа любила»), в первую очередь она сама была заинтересована «разрулить» ситуацию мирно и тихо. И жениху сказала бы: «Если ты меня любишь, мы должны молить папеньку о прощении и просить родительского благословения».
А поступают они в точности наоборот. Словно специально нарываются на скандал, ничего хорошего в перспективе не сулящий. В первую очередь – будущей жене. Офицеру что – его из «мужской» тусовки не выгонят, пить и в карты играть с ним приятели не откажутся.
А вот новоиспечённую дворянку с таким «хвостом» в «дамское» общество не примут однозначно.
Но нашим влюблённым всё нипочём. Они будто абсолютно уверены, что папик никуда жаловаться не побежит и скандальничать не будет.
Поведение папаши так же совершенно непонятно. Папаша, между прочим, тоже «любит» свою «кровиночку».
Неужели НОРМАЛЬНЫЙ отец того времени, не изверг (а папаша описан, как нормальный, любящий отец, души в своей дочке не чающий), не обрадовался бы, что дочь «по чести» в «благородное» сословие выйдет?
И простил бы, и благословил бы, и расплакался бы от умиления и от радости за обожаемое любимое дитя.
Казалось бы, проблема выеденного яйца не стоит. И почвы для раздувания конфликта нет никакой. Всего-то старичку и надо было, чтобы его с дочкой любимой не разлучали. Неужели в поместье офицера для старичка уголочка бы не нашлось? Смотрел бы на дочку, тетешкался с внучатами, жил да радовался.
Ну вышло временное недоразумение. Бывает. Всё можно было отлично уладить к обоюдному согласию.
А что делают эти «переговорщики»? Складывается впечатление, что «договориться» ни одна сторона даже не пытается.
Папа: «Отдавай дочку, и не еб…т ни разу!»
Жених: «Пошёл на х…у, старый козёл!»
Дочка: «Бей папочку, любимый, только не очень больно!»
Уж да!
А почему папик, несмотря на советы знакомых, жаловаться не побежал?
Про государя Николая Павловича писали и говорили всякое – и чёрное, и белое. Но в одном сходятся все – «порядок» любил. И шкуру за «беспорядок» драл, не взирая на чины.
Так что жалоба папика вполне могла быть успешна.
Но не стал папик жаловаться. Уехал по-тихому в свой городишко и помер, так и не получив от любимой дочери весточки и не увидев внуков.
Печальная, в общем, история.
И странная.
Ну а теперь мысленно представим, что девочка Дуня была…
Девочка Дуня была, к примеру…
Была… мальчиком Алёшенькой.
И всё становится на свои места.
Поведение всех героев сразу становится «нормальным» и понятным.
Что ещё остаётся делать офицеру, кроме как сначала совать папику деньги, а потом бить ему морду и (в рассказе об этом не говориться) обещать закопать в лесу?
И то, что сын, наряженный барышней «по самой последней дамской моде» и сидящий на коленях у жениха, завидев папашу не молит у него о прощении и благословении, а тупо впадает в панику и хлопается в обморок, тоже не удивляет.
И то, что папик никуда жаловаться не побежал, а предпочёл втихую смыться без скандала, тоже нормально. Нажалуешься в такой ситуации, устроишь публичные разборки – себе самому хуже сделаешь. Всего и останется – найти мыло, верёвку да крюк.
И то, что «дочка» ни одного письмеца «любимому папочке» не написала, тоже понятно.
В общем, «ай да Пушкин, ай да сукин сын» сказочку то рассказал, да рассказал её не полностью. Сказочка на самом деле повествует о сексуально вывихнутом в кадетском корпусе офицере и его мальчикожене.
А чьи же это детки, с которыми после смерти папика приезжала поплакать на могилку «барыня»?
Детей, скорее всего, родила та самая кормилица, в компании которой «барыня» путешествовала.
Кстати, здесь
http://proza.ru/2009/08/01/48 любопытный анализ «Евгения Онегина». Автор, на мой взгляд, грамотно и обоснованно показывает, что Онегин и Ленский были «не той» ориентации, а Ленский, вдобавок, весьма заинтересован «дамскими» штучками. Как бы не трансвестит.
Такие дела.
При написании первого поста я не обратил особого внимания на финальную часть рассказа. А она сама по себе достаточно любопытна. Привожу её полностью.
«Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: "Жив ли старый смотритель?" – никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н.
Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. "Отчего ж он умер?" – спросил я пивоварову жену. "Спился, батюшка", – отвечала она. "А где его похоронили?" – "За околицей, подле покойной хозяйки его". – "Нельзя ли довести меня до его могилы?" – "Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище да укажи ему смотрителеву могилу".
При сих словах оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу.
– Знал ты покойника? – спросил я его дорогой.
– Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!), идет из кабака, а мы-то за ним: "Дедушка, дедушка! орешков!" – а он нас орешками и наделяет. Все, бывало, с нами возится.
– А проезжие вспоминают ли его?
– Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу.
– Какая барыня? – спросил я с любопытством.
– Прекрасная барыня, – отвечал мальчишка; – ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: "Сидите смирно, а я схожу на кладбище". А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: "Я сама дорогу знаю". И дала мне пятак серебром – такая добрая барыня!..
Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища.
– Вот могила старого смотрителя, – сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.
– И барыня приходила сюда? – спросил я.
– Приходила, – отвечал Ванька, – я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром – славная барыня!
И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных».
Итак. Что мы видим? Если не искать в тексте некий «сакральный» смысл, а рассуждать по чукотскому методе – «Что вижу, то и пою»?
А видим мы описание визита в село суперкрутой по тем временам дамочки, посетившей могилу умершего от пьянства мелкого чиновника.
Карета с шестёркой СВОИХ лошадей для того времени – это показатель не крутости, а СВЕРХКРУТОСТИ. Поясняю – при российских расстояниях (чай не Англия) для такой езды заранее высылали по маршруту несколько застав со сменными лошадьми, каждая застава – шесть-восемь упряжных лошадей и три-четыре конюха со своими лошадьми и парой повозок. Современный читатель про такие «мелкие» подробности не осведомлён.
ТАК могли разъезжать только члены счастливой «золотой тысячи» – примерно тысячи помещичьих семей, имевших в собственности тысячу и более ревизских душ.
Этими строками Пушкин дал понять читателю-современнику УРОВЕНЬ, на который попала Дуняша. И читатель-современник, в отличие от позднего времени, его отлично понимал.
Сам Пушкин ездил не на своих, а на «ямских» лошадях. Он завистливо смотрел на проезжающие по тракту экипажи «золототысячников» и шёл ругаться с начальником ямской станции, пытаясь выклянчить сменных лошадей. Уровень «Дуняши» был ему недоступен.
С чем это можно сравнить в современности? Даже не знаю. Наверное, слегка «пожиже» так называемых «олигархов». «Обычные» владельцы 600-х мерсов «отдыхают».
Что ещё примечательно?
Тётку НЕ ОПОЗНАЛИ!
Интернетов и телевизоров тогда не водилось, и духовная жизнь местечковых кумушек была полностью сосредоточена на сплетнях – кто с кем ходил, кто куда пошёл, кто на ком женился и т. д.
Тётка приехала совершенно открыто, разговаривала с местными, ходила по селу, была на кладбище, заказала службу у попа. А поп в то время знал ВСЕХ жителей своего прихода. То есть, поп должен был знать и Дуняшу и историю её исчезновения. Точно так же Дуняшу и её историю должна была знать жена пивовара. И прочие местные «дамы», среди которых весть о визите крутой тётки, спрашивающей о спившемся смотрителе, должна была распространиться быстрее ветра.
Когда тётка шла обратно с кладбища, на неё пялились из каждой дырки в заборе, из каждого окна, её карету, лошадей, барчат, моську и прочее «сфотографировали» десятки, а то и сотни горящих от любопытства глаз.
А результат?
НОЛЬ!
Для мальчика, провожавшего господина Белкина на кладбище, визитёрша так и осталась загадочной «доброй барыней».
Могла ли Дуняша так измениться за максимум за десять, пусть даже, за пятнадцать лет? Измениться настолько, что её не опознал ни один житель села?
Исключено.
Что это значит?
Ну не было у смотрителя никакой дочки.
НЕ БЫЛО!