Проблема «несоответствия» трансгендерности «приемлемым» формам существования пола серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Шейла Джеффриз отмечает, что гендер является неотъемлемым основанием для конструирования гетеросексуальной нормативности и мужского превосходства в патриархатном обществе. [10] Без существования мужчин и женщин как социальных категорий и единственно возможных форм существования пола и гендера воспроизводство патриархатных форм будет невозможным. Поэтому существует необходимость использования этих категорий – мужчин и женщин, мужественности и женственности – для конструирования трансгендерности. Поэтому важно сохранить присутствие нормативного пола в практиках половых и гендерных модификаций. Отсюда гегемония транссексуальности, т.е. замена одного легитимного пола другим, как наиболее раскрученная форма трансгендерности. Равно как и попытки вписать трансгендер в пространство «между» мужчинами и женщинами не меняют значение и вес позиций нормативного пола.
Уйти от дихотомии мужского и женского в социуме и культуре сложно. Например, Дон Кулик отмечает, что в Северной Америке социальные педагоги, работающие с транссексуалами в послеоперационный период, уделяют большое внимание практикам речи, т.е. говорить как мужчина или как женщина, для того, чтобы лучше адаптироваться к жизни в новом качестве. На определенном этапе трансгендерным индивидам настоятельно рекомендуют следовать практикам и стилям «говорения пола», которые описаны и академически институализированы посредством гендерной лингвистики. «На основании выводов Лакофф и Тэннен о сущности и особенностях «женского языка» [11], например, поощряется использование транссексуалами, сменившие мужской пол на женский (male-to-female transsexuals), хвостовых вопросов и того, что Робин Лакофф называет «пустыми прилагательными», таких как lovely and precious». [12] Другими словами, гегемония нормативного диморфизма пола навязывается внутри и посредством некоторых трансгендерных практик. Т.е. замена одного легитимного пола другим приемлема, если возможно сохранить ту структуру социальных отношений, где нормативный гендер, пусть в модифицированной форме, будет по-прежнему узнаваем. Хотя, на самом деле, трансгендерность намного шире и многограннее, чем те формы, которые предоставляет ей гетеронормативное общество.
Другой пример: гендер как механизм нормирования социокультурных ресурсов является, например, технологией производства social service definitions, для которых приоритетным является нормирование, упорядочивание и контроль, направленные на производство и поддержание нормативных гендерных форм. Social service definitions – еще один концепт, который не поддается адекватному переводу на русский язык. Social service – система институциализированных государственных программ, предоставляющих информационную и материальную помощь населению в основном по вопросам здоровья, образования, коммунальной жизни. [13] Поддержка осуществляется по строго определенным правилам и оказывается в основном «неимущим» и маргинальным слоям населения. Social service – технология нормирования и контроля социальной структуры, которая через распределение ресурсов, производит позиции, дефиниции, которым должны соответствовать индивиды – попадать в графы, чтобы получить право на доступ к этим ресурсам.
Трансгендерность представляет собой «пробелы» в системе таких social service definitions [14], то есть, то, что не поддается определению, а значит, не вписывается в матрицы, по которым происходит распределение ресурсов, а также осуществляется упорядочивание социальной структуры. Трансгендерность можно толковать как выход за пределы пространства, построенного на четко определенных позициях гендера, нормативных и, главное, ненормативных. Трансгендер есть не «нечто среднее между мужественностью и женственностью», а некое пространство, где гендер нивелирован, где социальность пола не может цепляться за биологию, т.к. последняя, хоть и присутствует, однако выступает как модифицированная категория.
Еще один аспект: биологический пол – это не просто «природная данность». Биологический пол предстает в виде серии мужских и женских тел, которые мы видим и осязаем. В тоже время мужское и женское тело суть объекты социокультурного потребления. [15] «Природная врожденность» тел скрывает ряд социокультурных имплантантов, избавиться от которых, не сорвав кожу, невозможно. Пол для нас – это части тела, точнее, те части тела, которые мы видим и по которым мы определяет пол. Таким образом, (у)потребление пола, как биологического, так и социального, осуществляется в культуре через потребление отельных частей тела. Дискурсивные практики навязывают смену пола (точнее смену «чужого» тела) в качестве наиболее приемлемого восприятия трансгендера, а операции по перемене пола – дорогостоящая технология. Такое понимание трансгендерности – как потребления отдельных частей тела – уже вписано в систему социокультурного производства, правда, еще не до такой степени коммодифицировано, как лесбийская и гей культуры. [16] Здесь речь идет не только о гормональной терапии или фаллопластике, но и о модификациях – «коррекции» тела, буквально, «перекраивании» своего тела по «выкройкам» пола. Примером тому может служить монолог Радости из «Все о моей матери» Педро Альмодовара, где подробно представлена «смета» расходов, с подробным описанием, что менялось и сколько это стоило.
Джудит Батлер отмечает, что «пол нельзя рассматривать как додискурсивную анатомическую данность,… пол, по определению, всегда был продуктом культуры». И если наше видение биологического пола культурно сконструировано, то «в данном случае не биология, а культура становится судьбой». [17] Однако в случае с трансгендером мы также не можем полностью принять положение о том, что культура – это судьба. Все наши попытки определить сущность трансгендерности продиктованы культурными предпосылками, дефинициями и практиками, пытающимися определить и навязать прочтение трансгендера в рамках определенной культурной формации. Нет гарантий того, что те смыслы, через которые носители трансгендерности видят себя, вообще представлены в культуре. Можно возразить, что вне культуры, как и вне языка, существование чего бы то ни было вряд ли возможно, однако, что стоит за этим настойчивым стремлением оставаться в смысловых пределах культуры? Может быть, трансгендерность существует в ином измерении и только пользуется телами, сконструированными и предоставленными культурой? Трансгендерность – это возможность быть чем-то другим, а изменение тела может являться лишь авторизацией нового качества, его телесным подтверждением.
Например, сексуальности трансгендера иные, чем сексуальности нормативного пола – на транссексуальности можно смотреть как на транс сексуальности. Сексуальность может выступать как транс, а не как перечень обязанностей пола и тела. Такой перечень предписывает телу только на основании наличия первичных и вторичных половых признаков иметь строго определенный набор желаний, ощущений и наслаждений. Причем подобного рода «списки обязанностей» предзаданы и культурам нетрадиционных сексуальностей. Наличие определенных органов говорит нам что, когда и с кем чувствовать. Трансгендерность ни к чему не обязывает. Сочетая в одной телесной оболочке ощущения либо пространства «вне-категорий», либо пространства in-between, либо оба (а возможно, что-то еще, чего мы даже не можем предположить), трансгендерности оперируют желаниями, ощущениями и практиками, индивидуальными в каждом случае, понятными только их обладателям, так как понять и объяснить их, не пережив, достаточно сложно, если вообще возможно. А отсутствие «врожденных» частей тела может приносить больше удовольствия, чем их наличие. Однако здесь мы снова упираемся в то, что не все телесные ощущения передаваемы языковыми средствами.
Равно как нет и возможности адекватной интерпретации опыта трансгендерностей, шокирующего и ставящего в тупик традиционные сексуальности и идентичности, да и культуру в целом, но, тем не менее, существующего. «Что есть правда, что есть ложь? Что есть настоящий мужчина? Я настоящий, я подлинный и надежный мужчина. Я также мужчина, сменивший пол. Я мужчина, живший более сорока лет в женском теле, и поэтому я имею доступ к тем знаниям, которые большинству мужчин недоступны». [18] И это – реальный опыт, когда тело выступает «полем» и инструментом получения запредельного знания, когда каноны пола как жанра не срабатывают внутри четко прописанных и отлаженных категорий. «Вы можете по-прежнему анализировать концепты, вы можете по-прежнему придерживаться собственного мнения, вы можете по-прежнему со мной не соглашаться… Но, может быть, есть высокие женщины с большими ладонями, может быть, есть мужчины, сами родившие своих детей, может быть, категории, которые вы так тщательно вырисовываете, не работают во всех случаях…» [19]
В заключении хочу подчеркнуть, что, несмотря на то, что данный текст может предстать в виде артикуляции тотальной инаковости трансгендерности, писался он с другими целями. Для меня трансгендерность важна тем, что с ее помощью можно вскрыть технологии социокультурного производства пола и механизмы его нормирования и контроля; но, главное, понять сущность пола и гендера не просто как «полезных категорий какого бы то ни было анализа», а как монтажных блоков конструирования социальной реальности. Ни одна из гендерных норм напрямую не связана с полом. Трансгендер показывает, что биологическим обоснованием пола можно пренебречь. Включение трансгендерности в гендерный и феминистский дискурс важно и продуктивно, поскольку они демонстрируют нестабильность категорий мужественности и женственности и позволяют избежать нежелательных формализированных подходов к их изучению.
То, что какие-то аспекты трансгендерности на сегодняшний день еще не поняты и не укладываются в общепринятые рамки – еще не повод ими пренебрегать и исключать их из дискурса. Кстати, именно позиция сильного у власти, того, который знает все, заставляет замечать лишь «дикость» и «неестественность» трансгендерностей. Как правило, за трансгендером, полом и гендером мы видим социально-значимые дефиниции, а не человека. А настойчивое дискурсивное стремление определить трансгендер как «неполноценные» версии легитимных социо- и био- позиций вскрывает механизмы контроля и самозащиты уже «случайно сложившихся оснований» гендера, феминизма и постмодернизма.
В этой связи актуально упомянуть пласт проблематики трансгендерности, связанный с их выведением в академический дискурс. Если существуют Black Feminism(s), Queer Feminism(s) и др., то стремление рассматривать Trans Feminisм(s) как одно из равноправных направлений феминизма вполне оправдано. Трансфеминизм пока не имеет четкой дефиниции, однако, его основная проблематика уже достаточно хорошо очерчена: инаковость людей, меняющих свой пол, их невидимость в дискурсе, проблемы их социокультурного признания и создания сообщества (community), их социальная незащищенность подобны основным категориям феминизма. Равно как и насущные политические задачи трансфеминизма – выведение трансгендера в социальный и культурный дискурс, включения их в социальные структуры, позволяющие избежать отчуждения и дающие возможность полноценной социальной жизни, разработка программ социальной защиты и пр. [20] Разработка и включение в дискурс трансгендерностей позволит сделать их поддающимися определению, узнаванию, и, главное, обеспечить их включение в социальные и культурные механизмы. Получить свою категорию, найти место – другими словами, стать видимыми – значит получить право на существование. С другой стороны, включенность в социальный и культурный дискурс влечет за собой цензуру и контроль социо-культурно-политических структур, принимающих (или поглощающих?) новые категории, а то, что невозможно назвать – невозможно контролировать.
_________________ Si vis amari, ama. Если хочешь быть любимым, люби.
|